кратко о кактусах: тлен и крипота / all things void an' shady business
Карел Чапек, "Книга апокрифов"; имхо, этот отрывок как нельзя более четко представляет преобладание разума над верой — по крайней мере, я готова подписаться под каждым его словом.
......Человек тот толковал об истине. Что есть истина?
Вы странный народ, много говорите. Все-то у вас фарисеи, да пророки, да спасители и всякие иные сектанты. И каждый, придя к какой-нибудь истине, запрещает все остальные... Все равно, как если бы столяр, сделав новый стул, запретил бы садиться на все другие, сделанные кем бы то ни было до него. Словно то, что сделан новый стул, отрицает все старые стулья. Возможно, конечно, что новый стул лучше, приятнее на вид и удобнее прочих; но отчего же, о боги, нельзя усталому человеку сесть на любой стул или просто на каменную скамью? Человек утомлен, измучен, нуждается в отдыхе; а тут вы его прямо-таки силой стаскиваете с сиденья, на которое он опустился, и заставляете пересесть на ваше. Не понимаю я вас, Иосиф.
― Истина, ― возразил Иосиф Аримафейский, ― не то же, что стул и отдых; это скорей повеление, которое говорит: пойди туда-то, сделай то-то; порази врага, завоюй этот город, покарай измену и прочее в этом роде. Кто не повинуется такому повелению, тот изменник и враг. Вот так обстоит дело с истиной.
― Ах, Иосиф, ― вздохнул Пилат, ― ты ведь знаешь, я солдат и большую часть жизни провел с солдатами. Я всегда повиновался приказам, но не потому, что они были истиной. Истиной было другое: что я бывал измучен жаждой; что тосковал по матери ― или по славе; что вот тот солдат думает сейчас о своей жене, а этот ― о поле своем или об упряжке. Истиной было то, что, не будь приказов, никто из этих солдат не пошел бы убивать других людей, таких же усталых и несчастных. Так что же есть истина? Верю, я хоть немножко придерживаюсь истины, думая о солдатах, а не о приказах.
― Истина ― приказ не командира, но разума, ― отвечал Иосиф Аримафейский. ― Вот ты видишь: эта колонна белая; если я стану твердить тебе, что она черная, это будет противно твоему разуму, и ты не позволишь мне так говорить.
― Почему же? ― возразил Пилат. ― Я сказал бы себе, что ты, видно, очень несчастный и мрачный человек, раз видишь белое черным; попытался бы развлечь тебя; право, я испытал бы тогда к тебе больший интерес, чем прежде. И если б ты просто ошибся ― я сказал бы себе, что в ошибке столько же твоей души, сколько в твоей истине.
― Нет моей истины, ― сказал Иосиф Аримафейский. ― Есть лишь единая истина для всех.
― Которая же?
― Та, в которую я верю.
― То-то и оно, ― медленно проговорил Пилат. ― Значит, она ― только твоя. Вы как малые дети, которые думают, что мир кончается за их кругозором, а дальше уже ничего нет. А мир велик, Иосиф, в нем есть место для многого. Думаю, и в нашей действительности есть место для многих истин. Смотри: я чужестранец в этом краю, и далеко за горизонтом мой дом; и все же я не могу сказать: эта страна неправильная. Так же чуждо мне и учение вашего Иисуса; утверждать ли мне по этой причине, что оно ложно? Я думаю так, Иосиф: все страны ― правильны, только мир должен быть безмерно просторным, чтобы все они вместились в него, рядом друг с другом, один за другой. Вот если б кто-нибудь захотел поместить Аравию на то же место, где лежит Понт, то это было бы неправильно. Точно также и с истинами. Мир должен быть безгранично велик, просторен и волен, чтоб вместились в него все подлинные истины. И я думаю, Иосиф, такой он и есть. Взойди на очень высокую гору ― с вершины ее увидишь, как сливаются предметы, как бы уравниваясь в единую плоскость. Так и истины сливаются, если смотреть на них с некоей высоты. Однако человек не живет и не может жить на вершинах; ему довольно видеть вблизи дом свой или поле, полные истин и осязаемых предметов; вот подлинное место человеку и делам его. Но временами он может поднять взор на горные хребты или к небу и сказать себе, что если глядеть с высоты, то истины и предметы, правда, остаются, ничто не отнято из них, но они сливаются с чем-то гораздо более свободным, что уже ― не его достояние. Возлюбить этот широкий образ и при этом возделывать свою маленькую ниву ― это, Иосиф, почти как богослужение. И я думаю ― Отец небесный того человека, о котором мы говорим, действительно существует где-то, но отлично уживается с Аполлоном и другими богами. Частично они проникают друг в друга, частично соседствуют. Взгляни ― в небе невероятно много места. Я рад, что есть там и Отец небесный.
― Ты не горяч и не холоден, ― молвил, вставая, Иосиф из Аримафеи. ― Ты только тепел.
― Нет! ― сказал Пилат. ― Я верю, верю, я горячо верю, что истина есть, и человек познает ее. Было бы скудоумием думать, что истина существует для того лишь, что человек не мог ее познать. Он познает ее, да; но ― кто? Я или ты? Быть может, все? Я верю ― каждый владеет частицей ее: и тот, кто говорит «да», и тот, кто говорит «нет». Если бы эти двое объединились и поняли друг друга, возникла бы истина в полном виде. Конечно, «да» или «нет» нельзя соединить, но люди-то всегда могут объединиться; в людях больше истины, чем в словах. Мне более понятны люди, чем их истины; но ведь в этом ― тоже вера, Иосиф Аримафейский, для этого тоже надо поддерживать в себе восторг и экстаз. Я ― верю. Верю абсолютно без сомнений. Но ― что есть истина?
......Человек тот толковал об истине. Что есть истина?
Вы странный народ, много говорите. Все-то у вас фарисеи, да пророки, да спасители и всякие иные сектанты. И каждый, придя к какой-нибудь истине, запрещает все остальные... Все равно, как если бы столяр, сделав новый стул, запретил бы садиться на все другие, сделанные кем бы то ни было до него. Словно то, что сделан новый стул, отрицает все старые стулья. Возможно, конечно, что новый стул лучше, приятнее на вид и удобнее прочих; но отчего же, о боги, нельзя усталому человеку сесть на любой стул или просто на каменную скамью? Человек утомлен, измучен, нуждается в отдыхе; а тут вы его прямо-таки силой стаскиваете с сиденья, на которое он опустился, и заставляете пересесть на ваше. Не понимаю я вас, Иосиф.
― Истина, ― возразил Иосиф Аримафейский, ― не то же, что стул и отдых; это скорей повеление, которое говорит: пойди туда-то, сделай то-то; порази врага, завоюй этот город, покарай измену и прочее в этом роде. Кто не повинуется такому повелению, тот изменник и враг. Вот так обстоит дело с истиной.
― Ах, Иосиф, ― вздохнул Пилат, ― ты ведь знаешь, я солдат и большую часть жизни провел с солдатами. Я всегда повиновался приказам, но не потому, что они были истиной. Истиной было другое: что я бывал измучен жаждой; что тосковал по матери ― или по славе; что вот тот солдат думает сейчас о своей жене, а этот ― о поле своем или об упряжке. Истиной было то, что, не будь приказов, никто из этих солдат не пошел бы убивать других людей, таких же усталых и несчастных. Так что же есть истина? Верю, я хоть немножко придерживаюсь истины, думая о солдатах, а не о приказах.
― Истина ― приказ не командира, но разума, ― отвечал Иосиф Аримафейский. ― Вот ты видишь: эта колонна белая; если я стану твердить тебе, что она черная, это будет противно твоему разуму, и ты не позволишь мне так говорить.
― Почему же? ― возразил Пилат. ― Я сказал бы себе, что ты, видно, очень несчастный и мрачный человек, раз видишь белое черным; попытался бы развлечь тебя; право, я испытал бы тогда к тебе больший интерес, чем прежде. И если б ты просто ошибся ― я сказал бы себе, что в ошибке столько же твоей души, сколько в твоей истине.
― Нет моей истины, ― сказал Иосиф Аримафейский. ― Есть лишь единая истина для всех.
― Которая же?
― Та, в которую я верю.
― То-то и оно, ― медленно проговорил Пилат. ― Значит, она ― только твоя. Вы как малые дети, которые думают, что мир кончается за их кругозором, а дальше уже ничего нет. А мир велик, Иосиф, в нем есть место для многого. Думаю, и в нашей действительности есть место для многих истин. Смотри: я чужестранец в этом краю, и далеко за горизонтом мой дом; и все же я не могу сказать: эта страна неправильная. Так же чуждо мне и учение вашего Иисуса; утверждать ли мне по этой причине, что оно ложно? Я думаю так, Иосиф: все страны ― правильны, только мир должен быть безмерно просторным, чтобы все они вместились в него, рядом друг с другом, один за другой. Вот если б кто-нибудь захотел поместить Аравию на то же место, где лежит Понт, то это было бы неправильно. Точно также и с истинами. Мир должен быть безгранично велик, просторен и волен, чтоб вместились в него все подлинные истины. И я думаю, Иосиф, такой он и есть. Взойди на очень высокую гору ― с вершины ее увидишь, как сливаются предметы, как бы уравниваясь в единую плоскость. Так и истины сливаются, если смотреть на них с некоей высоты. Однако человек не живет и не может жить на вершинах; ему довольно видеть вблизи дом свой или поле, полные истин и осязаемых предметов; вот подлинное место человеку и делам его. Но временами он может поднять взор на горные хребты или к небу и сказать себе, что если глядеть с высоты, то истины и предметы, правда, остаются, ничто не отнято из них, но они сливаются с чем-то гораздо более свободным, что уже ― не его достояние. Возлюбить этот широкий образ и при этом возделывать свою маленькую ниву ― это, Иосиф, почти как богослужение. И я думаю ― Отец небесный того человека, о котором мы говорим, действительно существует где-то, но отлично уживается с Аполлоном и другими богами. Частично они проникают друг в друга, частично соседствуют. Взгляни ― в небе невероятно много места. Я рад, что есть там и Отец небесный.
― Ты не горяч и не холоден, ― молвил, вставая, Иосиф из Аримафеи. ― Ты только тепел.
― Нет! ― сказал Пилат. ― Я верю, верю, я горячо верю, что истина есть, и человек познает ее. Было бы скудоумием думать, что истина существует для того лишь, что человек не мог ее познать. Он познает ее, да; но ― кто? Я или ты? Быть может, все? Я верю ― каждый владеет частицей ее: и тот, кто говорит «да», и тот, кто говорит «нет». Если бы эти двое объединились и поняли друг друга, возникла бы истина в полном виде. Конечно, «да» или «нет» нельзя соединить, но люди-то всегда могут объединиться; в людях больше истины, чем в словах. Мне более понятны люди, чем их истины; но ведь в этом ― тоже вера, Иосиф Аримафейский, для этого тоже надо поддерживать в себе восторг и экстаз. Я ― верю. Верю абсолютно без сомнений. Но ― что есть истина?
@темы: поговорим о высоком, прокрастинируем вместе, аве матер, патер ностер, вашу также, всем спасибо!